Контрольная стрела.

Третий (почти уже четвертый) магический класс тосковал в одной из пыльных аудиторий Тибидохса, куда в последние сто лет залетало разве что привидение Безумного Математика. Безумный Математик был мрачный бородач, разгуливающий лунными ночами с окровавленным угольником и отыскивающий Вечный Синус, якобы украденный у него мистической блондинкой с пупырчатым носом.
В аудитории находились оба отделения — и белое, и темное. Вдоль доски, кренясь вперед, разгуливал Фудзий и развивал свою любимую тему. Ребята удрученно вздыхали. Экзамен Клоппа заменили курсом лекций этого полоумного магфордца! Это была идея Поклепа, решившего для острастки наказать весь класс на случай, если кто-то все же замешан в истории с молодильным яблоком.
—Магическая сущность — истинная сущность предмета. Она кроется в нем, как бабочка в гусенице или дуб в желуде. Или еще пример! Представьте себе яйцо! Кто не может представить яйцо? — спросил Фудзий.
— Я не могу! — подал голос Семь-Пень-Дыр. Преподаватель магических сущностей так растерялся, что даже подпрыгнул.
— Как не можешь? — испуганно спросил он.
— А вот не могу, и все! У меня воображения нету, и вообще я никогда яйца не видел! — заявил Семь-Пснь-Дыр еще наглее.
Фудзий заморгал. Он стал вдруг такой беспомощный и жалкий, что захотелось дать ему копеечку. Таня подумала, что Фудзий относится к числу тех учителей, которые вообще не способны дать отпор. Ей стало жаль его.
— Дыр, не пнись! — потребовала она.
— А если буду пниться? А что ты мне сделаешь? — осклабился тот.
— Дам тебе на тренировке заговоренный пас! Гул-лис-дуллис, Труллис-запуллис или Фигус-зацапус. Или все сразу. По настроению, — сказала Таня.
—А я добавлю от себя еще парочку мячиков, чтобы ты подольше от защитного купола отскребался! — пообещал Баб-Ягун.
Семь-Пень-Дыр прикусил язык. Если Танин пас у него еще был шанс поймать, то у телепата Ягуна они были просто убойные. После них джиннам то и дело приходилось разравнивать граблями песочек.
Фудзий благодарно взглянул на Таню.
— Итак, яйцо! — продолжал он. — Кто, глядя на него, может предположить, что внутри цыпленок?
— Или желток, или кощеева смерть, или дракон, или крокодил! — вызывающе сказала Склепова.
— Прекрасный пример, Гробыня! — обрадовался Фудзий. — Там может быть все, что угодно! Или почти все, что угодно! Я только пытаюсь доказать, что сущность вещи никогда нельзя определять по его внешней, бытийной форме. Вы улавливаете мою мысль? — сказал Фудзий.
У Фудзия как у лектора была убийственная привычка. Он сюсюкал, тянул слова и сто раз повторял одно и то же, каждый раз после этого интересуясь: “Ну теперь-то вы понимаете?” или “Вы улавливаете мою мысль?”. Кажется, он искренне считал, что перед ним в аудитории сидят слабоумные.
Наконец в начале второго часа, когда все уже сползали под парты и даже яйцеголовый Шурасик перестал строчить в тетрадке и поглядывал на учителя с легким удивлением, Фудзий закончил с теорией.
— А теперь перейдем к практике! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Не правда ли, отлично сказано? Вы улавливаете мою мысль? — радостно спросил он.
Катя Лоткова тихо застонала. Она так долго сдерживала смех, что была уже едва жива.
Фудзий откашлялся. Зорко оглядев класс своими слезящимися глазками, он решительно приблизился к Кузе Тузикову.
— Дайте мне левый ботинок! — попросил он.
— 3-зачем? — не понял Тузиков.
— Дайте — тогда поймете!
Кузя неохотно расшнуровал ботинок и протянул его Фудзию.
Фудзий высоко поднял его и вытрусил перед всем классом. Из ботинка выпала забытая шпаргалка-шептун и тихо, но различимо забормотала билеты по защите от духов. Экзамен, который должен был принимать сам Поклеп, стоял по расписанию в конце следующей недели.
Кузя Тузиков густо покраснел.
— Ага, веник реактивный, застукали тебя! А еще в отличники лезет! — заржал Гуня Гломов.
Однако, как выяснилось, Фудзия интересовала вовсе не шпаргалка. Он поднял продолжавшую шептать бумажку и, извинившись, вернул хозяину. После чего он поставил ботинок на свой стол, где тот был всем виден.
—А теперь советую зажмуриться! — сказал он, делая над ботинком какие-то пассы.
— С какой это стати? А если я не хочу? — спросила Склепова, но в этот миг Фудзий крикнул страшным голосом:
—Ноуменус кантус выпулялис!
Его кольцо полыхнуло сдвоенной, очень яркой искрой. Те, кто не послушался и не зажмурился, немедленно принялись тереть глаза. Другие же, кто не был ослеплен, увидели, что ботинок Тузикова исчез. По классу, врезаясь в стены, металась летучая мышь,
— Прошу обратить внимание, что это было не заклинание превращения, а именно обряд высвобождения сущностей! У данного ботинка — заурядного ботинка, произведенного на свет множительным заклинанием с лопухоидного образца, — оказалась сущность летучей мыши! Признаюсь, нечто подобное я и ожидал. У меня глаз наметанный! — продолжал Фудзий.
— А мой ботинок? Что мне теперь, босиком ходить? — пискнул Тузиков, разглядывая свою левую ногу. На ней был один только носок, да еще с дырой на пальце.
Преподаватель из Магфорда развел руками.
— Увы, юноша, я ничего не могу сделать... Ваш ботинок навсегда останется летучей мышью. Я выпустил его сущность во всей ее прекрасной первозданности, и она никогда уже не вернется назад, в скорлупу того жалкого яйца, которое никогда не видел господин Семь-Пень-Дыр! — возвысил голос Фудзий.
Тузиков наклонился и расшнуровал другой ботинок.
— Сделайте тогда и из него мышь! Все равно выбрасывать! — потребовал он.
— Бесполезно. Ваш второй ботинок так и останется ботинком, сколько бы я ни произносил Ноуменус кантус выпулялис. У большинства предметов как в магическом, так и в лопухоидном мире нет внутренней сущности! Разумеется, его можно превратить во что-либо принудительно, но это будет уже не то... — сказал Фудзий, зачем-то показав на Гуню Гломова.
Гуня беспокойно завозился, с тревогой размышляя, вдруг в нем самом живет, скажем, комод, а Фудзий возьмет его да и высвободит?
— Да ну, сущности какие-то! Был ботинок, а теперь нету! Никакой пользы, один вред! —поморщившись, сказала практичная Лиза Зализина.
— Девушка, вы рассуждаете точно так же, как мои завистники в Магфорде! — печально произнес Фудзий. — Они все ополчились на меня после того, как я превратил жену декана в жабу! Но не виноват же я, что у нее была такая скрытая сущность?! Вы улавливаете мою мысль?
В классе разразилась настоящая буря. Смех, сдерживаемый весь урок, вырвался наружу, как лава, которой наскучило вяло бурлить в недрах вулкана. Баб-Ягун не мог даже выговорить: “Мамочка моя бабуся!”, а только взвизгивал: “Ой, я не могу!” Преподаватель, необратимо превративший жену магфордского декана в лягушку, мгновенно стал героем. В скрытой иерархии “любви-нелюбви”, которую выстраивал для себя каждый ученик, Фудзий мгновенно вырос на сто пунктов и встал где-то рядом с Тарарахом и Сарданапалом, оставив далеко позади и Зуби, и Медузию, и Поклепа.
Таня смотрела на занудливого преподавателя совсем другими глазами. Низенький, красноносый, нелепый, он показался ей вдруг магом-романтиком, освобождающим душу предметов из оков ее нелепой оболочки.
—Ноуменус кантус выпулялис, —тихо повторила она, думая, сработает ли это заклинание без тех пассов, что делал Фудзий.
— Все свободны! Завтра в то же время! — сухо сказал магфордский преподаватель.
Похоже, он искренне не понимал, чем вызван смех, и был даже обижен таким к себе отношением. Он повернулся и, поманив летающий журнал, вышел из класса. За ним потянулись все остальные. Даже Кузя Тузиков запрыгал на одной ноге.
В классе остались только Таня, которой захотелось поймать и выпустить летучую мышь, все еще бившуюся в стекло, и Гробыня. Склепова искала свою уползшую ручку, которую не так давно сглазил Шурасик.
Таня почти уже поймала летучую мышь, как вдруг двойные рамы аудитории распахнулись. Вместе с влажным океанским ветром в класс влетели два купидончика с огромной корзиной цветов.
Гробыня всплеснула ручками.
— Пупперчик! Это от него, я знаю! Только он такой деликатный! Сюда, сюда, это мне! — завизжала она.
Но купидончики, трепеща крылышками, пролетели мимо нее и направились к Тане. Таня делала страшные глаза и показывала купидончикам кулак, но глупые крылатые младенцы не понимали намеков. К тому же они явно успели перессориться между собой, деля полученные от Пуппера в награду пирожные. У одного купидончика распухла губа, у другого была под глазом подозрительная синева.
— На, держи! За конфетами после обеда залетим! — буркнули они, уронили корзину с цветами Тане на голову и улетели.
Пока Таня выбиралась из-под цветов, Гробыня тигрицей подскочила к корзине и выхватила спрятанную там открытку. На открытке, изображавшей воркующих голубков, красным маркером было написано:
“Tania, tebe, lubimaja! Skoro osen! Gurij”.
С минуту Гробыня оставалась неподвижна, а потом... впрочем, я не рискну это даже описывать,., скажу только, что даже в пруду у сторожки Древнира вскипела вода.
— Как ты это сделала? — выдохнула Гробыня, когда ее ярость обрела более или менее контролируемые формы и она перестала осыпать Таню сглазами и проклятиями, от которых та едва успевала блокироваться.
— Утихни, Склеп! Никто этого не хотел. Это все то твое заклинание! Фигурку из теста вылепила я, и произнесла его тоже я. Вот и результат! Раньше надо было думать! — пожимая плечами, сказала Таня.
Она испытывала к Гробыне жалость, хотя та никак не была похожа на беспомощного Фудзия да и вооб­ще кому угодно могла дать отпор. Не дожидаясь, пока Склепова вновь начнет осыпать ее искрами, она выскользнула из аудитории и закрыла за собой дверь. Гробыня осталась одна. Плача от злости, она топ­тала цветы. Потом сожгла огнеметным заклинанием корзину.
— Не сработало! Этот негодяй полюбил Гроттершу! Но я этого так не оставлю! Я применю крайнее средство! Он пожалеет, что выбрал ее, а не меня! Я... я прибегну к помощи магфии! Они достанут мне его из-под земли! — крикнула она.
Гробыня отправилась в комнату, заперлась, пере­вернула кровать и выдвинула потайной ящик.
— Только разболтай кому-нибудь! — пригрозила она Пажу, разворачивая скелет глазницами к стене.
Паж обиженно защелкал зубами. Мушкетерские перья на его шляпе разочарованно обвисли.
Достав из потайного ящика записную книжку, Гробыня попыталась открыть ее, но записная книжка внезапно превратилась в крысу и попыталась цапнуть ее за палец.
— Вот дырявая голова! Своякис маякис! — сказа-ла Склепова, небрежно выпуская красную искру.
Крыса присмирела и вновь стала записной книж­кой. Пролистав ее, Гробыня наконец обнаружила то, что было ей нужно — одно из ста опаснейших запре­щенных заклинаний. Чтобы оно не исчезло, как имеют привычку исчезать многие перенесенные на бумагу заклинания, Склепова ухитрилась записать его особым ученическим шифром.
То и дело косясь на дверь, Гробыня шепотом про­читала длинное заклинание, завершившееся слова­ми: “Манъякус пришивакус магфиозо якудзякус!”
Полыхнула красная искра. Черные Шторы в ужасе вздулись пузырем и тотчас опали, задрожав могиль­ной бахромой. Сквозь приоткрытое окно в комнату, озираясь, скользнул купидончик. Это был хмурый младенец магфиозного вида, в зеркальных очках. Лук, помещающийся в его колчане, был гораздо больше, чем у других купидонов. То же самое можно было ска­зать и о стрелах. Они были такой длины, что колчан с ними свешивался гораздо ниже пухлых купидоньих ножек, слегка нарушавших общее магфиозное впе­чатление.
— Проблемы? — спросил младенец писклявым го­лосом.
— Есть заказ! — дрожа, сказала Склепова. Купидончик молча протянул толстенькую ручку. Гробыня достала из-под подушки фотографию Пуппера и показала ее купидону. Магфиози взял фо­тографию и скользнул по ней равнодушным взгля­дом. Склепова решила, что он не узнал Гурия, но вскоре обнаружилось, что это не так.
— Сколько? — спросил он.
— Две плитки шоколада! — выпалила Склепова.
Купидон расхохотался и вернул фотографию Гробыне.
— Не дело! Клиента хорошо охраняют. Две плит­ки — это цена лопухоида... Гробыня помрачнела.
— Сколько? — спросила она.
Купидончик показал ей пять пальцев, а потом еще пять. Больше, чем до десяти, ни один купидончик считать не умеет, даже самый магфиозный.
— Вот столько! И столько же, когда работа будет выполнена.
Склепова облегченно вздохнула. Она отбросила подушку и вручила купидончику заранее приготов­ленные плитки.
—Хорошо, Чума-дель-Торт тебя побери! Если Пуппер меня полюбит, ты треснешь от шоколада! — сказала она.
Купидончик ухмыльнулся и ссыпал плитки в кол­чан,
— Мои стрелы разят без промаха, хозяйка! Он влю­бится в вас, как хмырь в тухлое мясо! Втрескается по уши! — пообещал он.
— Имей в виду: он уже заговорен на фигурку из теста и любит другую, — предупредила Гробыня.
Купидончик поморщился с таким презрением, что с его младенческого носа соскочили очки,
— Вы не знаете моих стрел. Три стрелы, и он ваш навеки, — заверил он.
— Только не забудь про контрольную стрелу! Все должно быть наверняка, — велела Гробыня.
— Без проблем, хозяйка! Я вижу, вы имеете опыт. Считайте, он уже ваш... — сказал купидончик.
Он поправил подтяжки, поднял очки и улетел, трепеща очень магфиозными золотистыми крылышками. Гробыня проводила его задумчивым взглядом. Потом задвинула Черные Шторы и уселась на подоконник.
—Кошмар! Я заказала Пуппера! Сама себя не узнаю. Вот что делает с нами, черными магами, страсть! — проговорила, она.
* * *
А на другое утро, еще до того, как все собрались на завтрак в Зале Двух Стихий, разразилась настоя­щая буря. Началось все довольно обычно: валяясь в постели, Верка Попугаева по привычке слушала зу-дильник, обогащаясь темами для сегодняшних сплетен. Как всегда, занудно бубнили про курсы жабьих бородавок и зеленых мозолей и про то, что кто-то сглазил погоду над континентальной частью Европы, и вдруг...
— Недоброе неутро, недорогие немой! — затарахтел зудильник. — С вами ваша Грызианочка Припят-ская! Чмок-чмок всех в клювики, ушки и лысинки!
А теперь привяжите себя веревочками к стульчикам! Приготовьте валерьянку либо трын-траву для успокоения! Готово? Тогда слушайте! Сегодня в семь часов утра неизвестный купидон осуществил покушение на Гурия Пуппера, когда тот с метлой под мыш­кой направлялся на утреннюю тренировку. Скрываясь за облаком, купидон выпустил в звезду драконбола четыре стрелы, две из которых попали в цель. Фана­ты Гурия и члены сборной команды Тибидохса пре­следовали купидона, однако тому удалось скрыться, пользуясь высокой облачностью... Пуппер госпитализирован в тяжелой любовной горячке. В настоящее время магница, в которой содержится Пуппер, контролируется усиленными нарядами маглиции. Журналистов и фотографов к нему не пускают. Магщество Продрыглых Магций уже выступило на этот счет с за­явлением, резко осуждающим подобные действия. “Это мировой магоризм! Не удивлюсь, если его корни ведут на восток, в Афганистан или куда-нибудь еще!” — заявил представитель Магщества Бессмерт­ник Кощеев. В свою очередь американский маг дядя Сэм ясно дал понять, что его магенты уже прорабаты­вают версию о причастности Вамдама Гуссейна и Бама Хлабана к покушению на Пуппера. Бам Хлабан, как обычно, воздержался от комментариев. Он телепор-тировал неизвестно куда и скрылся от магентов и ма-госудия, что само собой подозрительно. Вамдам Гуссейн в очередной раз отверг все обвинения в свой адрес и сгоряча превратил в сусликов еще семерых корреспондентов. Итого в настоящее время в плену у Вамдама томятся восемь наших коллег-сусликов. Некоторые с горя уже обзавелись потомством...
Верка Попугаева сползла с кровати и на четвереньках — ходить она не могла — выбежала в общую гостиную.
— В Пуппера стреляли! Какой-то чокнутый купи­дон! Гурий ранен! Он в любовной горячке! — завопи­ла она.
Дуся Пупсикова, не предупрежденная о необходи­мости приготовить трын-траву, побелела как полотно и рухнула в обморок. С ней рядом повалились Лиза Зализина и Рита Шито-Крыто. Правда, последняя скорее за компанию, так как Пуппер был ей, в общем, до форточки.
— Негодяи! Найду того, кто это сделал, прокляну на месте! — закричала Катя Лоткова.
— Вот-вот! Кошмар! — согласилась с ней Гробыня, в душе у которой все пело от радости. — Я прям бол­ше всех возмущена! Лоткова, будешь кого-нибудь сглаживать — позови меня. Я тебе помогу!
Склепова аккуратно постелила на пол “Безлунный магомолец”, газетенку, стыдливо пожелтевшую от несвежих сплетен, осторожно улеглась на него и симулировала глубокий обморок.